не ходят поезда,

чей герб — полынная звезда,

где нам с тобою не любить

и не мечтать, не есть, не пить.

Где верить нужно, но невмочь,

где солнце есть, но вечно ночь,

где только в мыслях я и ты,

где не сбываются мечты.

И где небесный наш отец

терновый приобрел венец.

Некто

Дни наши сочтены не нами

и не Госпланом учтены.

Какой нас смерч или цунами

подхватит в край, где вечны сны?

Какой нас поезд переедет,

какой Чернобыль омертвит?

И кто в психушку тихо съедет

с диагнозом «космополит»?

Какой нас Гдлян за руку схватит,

какой нас Хват раскровенит,

и кто нас в гроб законопатит,

христианин или суннит?

Через сто лет или сегодня

последний вздох, как поцелуй,

исполним? Знает преисподня

и некто в городе Вилюй.

Обида

Чашка в трещинках с чаем остывшим,

чуть надкусанный бутерброд

милым, злое наговорившим

на меня и на мой народ.

Милый, это не так уж мило,

я люблю твой озлобленный рот,

но обида ножом пронзила

сердце мне — мой народ не урод.

Милый, все я тебе прощала,

но такое, прости, не могу:

я любви, что так много вмещала,

выйти вон за порог помогу.

Овца и Волк

Ради красного словца

В волчью пасть вошла овца.

Что б вы там не говорили,

В волчьей пасти вы не были.

И не вам судить овцу.

Да и волку не к лицу

Счет вести своим победам,

Сытным хвастаясь обедом.

Обрывки

Дым из трубы, как конский хвост,

или, верней, как грива,

метет по небу мусор звезд.

И мне в окошко через мост

замел луны обрывок.

Еще обрывки: сердца, слез,

любви, улыбок, жизни.

Весь я обрывками оброс,

как тот оборванный барбос,

что над помойкой виснет.

Обрывки дней из царства грез,

обрывки грез из буден.

И день грядущий, как вопрос,

обрывком дымчатым возрос,

совсем как на этюде.

Дым из трубы, как песий хвост,

виляет без отрыва,

то вбок, то вниз, то встанет в рост.

Как жизнь: то вкось, то в криво.

Дым из трубы, из тела дух,

из сердца кровь фонтаном,

из ангела лебяжий пух.

И нам с тобой одно из двух:

быть или не быть бараном.

Дым из трубы, труби трубой,

но не отбой, но не отбой,

труби борьбу, труби борьбу

за человеческую судьбу.

Околесица

Веет ветер, дождик льет,

человек чего-то пьет.

И хотя всю жизнь постится,

не обучен помолиться.

Что ни слово, грязный мат,

в храме божьем чей-то склад.

И в кремлевские палаты

входят грозные Пилаты.

Где Иуды? Тут как тут:

нам не можно без Иуд.

Наша околесица:

всех продать, повеситься.

Оконце

Среди зимы вдруг выдалось оконце:

Ни облаков, ни сумрачных теней,

На синем небе праздничное солнце,

Снег голубой, и блеск твоих очей.

Рука в руке, и сердце бьется гулко,

Глаза в глаза, но мыслей не прочесть.

По старым улицам ненужная прогулка,

Как запоздавшая о чьей-то смерти весть.

Но все равно, день выдался чудесный,

И пахнет свежестиранным бельем,

И встречный взгляд девчонки неизвестной,

И синих окон нежный окоем.

Душа парит и тянет тело к небу,

От суеты, ненужных передряг,

От песен и стихов мещанству на потребу,

От идиотов, хамов и нерях.

И от тебя, попутчица-знакомка,

От карих глаз, арканящих меня.

Нет, от аркана дышится неловко,

Он давит грудь, полоня и губя.

Сгубить меня — не сложная затея,

Я, что ни день, и так себя гублю,

Не сплю ночами, мыслями потея.

Пусть грош цена мне, вас я не люблю.

Отмена

Выпил я в день отмены закона

«О борьбе с пьянством» и заулыбался,

ибо водка не показалась мне слаще

подпольного презренного самогона,

которым я назло закону опивался,

на мир этот странный глаза тараща.

Молоток бьет по гвоздю азартно,

упиваясь своей властью, глупышка,

не замечая, что и гвоздь бьет его снизу.

Били и меня в лоб неоднократно

и все надеялись, что скоро мне крышка.

Но жив я, а вот их кулаки снесли на экспертизу.

Корявый мой стих расковырял в небе дырку,

чтобы я поглядел, куда там наш пастырь смотался,

позабыв на стуле пиджак свой звездный.

Но не нашел его там, как ни зыркал —

не зря он в отсутствии души распинался

в день Пасхи, отменяя его, бровастый и грозный.

Выпил я в день отмены закона

«О борьбе с пьянством» и не зашатался,

не заматерился, лишь сердце заплакало щемяще,

лишь стихи свои прочитал всей Земле с балкона.

Всем людям, тем, кто до черты исстрадался,

гордому барсу подстреленному и ласточке

                                                     устало летящей.

Отченашек

Раскудрявилось небо облаками

белокурыми, цвета моих волос,

да и в луже, под штиблет